В детстве у меня был хронический насморк. Мы оба катали козявки из носа.
Однажды, когда мы были в гостях у бабушки, он сказал маме:
— Найди точку!
Мама, не особенно зацикливаясь на задании, обвела глазами комнату и сказала, что не знает, где «точка».
Тогда брат указал на козявку, прилепленную к одному из ящиков секретера.
— Фу, — наморщилась мама.
Я, кажется, захихикала.
Когда на кухне мы принимали пищу, брат время от времени рыгал или пукал. Было мерзко.
Мама пыталась отучить его от этой привычки. Но не получалось. А мне было и гадко, и одновременно с этим немного смешно.
— Когда мама пукает, воняет тухлыми яйцами, — говорил брат.
А когда он, то тухлой капустой. Как только он чуял какой-то из этих запахов, он тут же говорил об этом вслух, и «не спалиться» было практически невозможно.
Когда мой пердак случайно испускал «газы» во время того, как я лежала под одеялом, я прикрывалась им, наивно думая, что если я буду так лежать, то запах не проникнет «наружу», никто не спалит и не застыдит. Заодно я пыталась носопыркой вобрать эти «газы», чтобы нечего было больше чуять.
Наверное, все так делают.
К счастью, меня не так часто «пучило», и отрыжку я умела сдерживать, но у меня был ХРОНИЧЕСКИЙ НАСМОРК, и когда я сморкалась в платок, звук был стрёмный, а ещё из носу то и дело вытекали сопли, и козявки я, надо признаться, любила выковыривать. В младших классах из-за этого со мной ровесники не водились.
У нас обоих было искривление позвоночника. У брата обычное, просто дугообразное, а у меня S-образное.
«Это даже хуже, чем если было бы простое!» — говорила мама.
— Сядь ровно! — говорила она по очереди нам обоим.
С моим братом она говорила грубее и резче, а ко мне была милостливее.
Помню, как у моего брата был выпускной, и в тот день вся семья была сосредоточена на этом, все его поздравляли, а на меня никто не обращал внимание. Я чувствовала себя изнанницей. Я ревновала, но признавая свою «грешность», и не лезла в глаза.
Мама нам обоим вечером делала массаж. Она давила на спину брата руками, чтобы он выпрямился, а он отвечал, что это невозможно, потому что выступы на грудной клетке не позволяют лежать на кровати плоско, как доска.
— Ну Люся же может! — говорила она.
У меня действительно это получалось раньше, но потом у меня начала расти грудь, и «примерной девочкой» быть я уже не могла. Было жаль. Хотя быть лучше брата мне не хотелось, но разочаровывать маму было скверно.
Брат, кажется, научил меня движениям головы, означающим «да» и «нет». Когда он не верил каким-то из моих слова, он кивал, как кивают, когда говорят «да», но только быстро-быстро. Иногда я сдавалась под напором его недоверия и меняла своё мнение, хотя причин тому иных не было, и в глубине души я знала, что всё равно я права.
Брат в совершенстве владел уличным сленгом, обращался к окружающим словами «прикинь» и «приколи», кричал «лол» и «ваще ору» во время сетевой игры на компьютере. Я же любила литературный русский язык, но из-за этого «на раёне» меня считали чудачкой и занудой.
Я подозревала, что моего брата родители любят немного больше, чем меня: он чаще, как мне казалось, вызывал у них снисхождение. Но он едва ли не слово в слово проговаривал мои мысли, добавляя при этом, что говорят, что младшие всегда у родителей любимчики. Мне казалось тогда, что он безбожно врёт с целью перетянуть одеяло на себя, но это было моей ошибкой. Я тогда судила о людях и их поступках по самой себе, но экстраверты и интроверты воспринимают мир и реагируют на него по-разному.